Неточные совпадения
«Черт возьми! — продолжал он почти вслух, — говорит со смыслом, а как будто… Ведь и я дурак! Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне, этого-то и побаивается! — Он стукнул
пальцем по лбу. — Ну что, если… ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится… Эх, маху я дал! Нельзя!» И он
побежал назад, вдогонку за Раскольниковым, но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился в «Хрустальный дворец» допросить поскорее Заметова.
Она двумя
пальцами взяла за голову рыбу, а когда та стала хлестать хвостом взад и вперед, она с криком: «Ай, ай!» — выронила ее на пол и
побежала по коридору.
— Par ici, monsieur, c'est par ici! [Сюда, сударь, вот сюда! (франц.)] — восклицала она изо всех сил, уцепившись за мою шубу своими длинными костлявыми
пальцами, а другой рукой указывая мне налево
по коридору куда-то, куда я вовсе не хотел идти. Я вырвался и
побежал к выходным дверям на лестницу.
Но я испугался,
побежал за нею и стал швырять в мещан голышами, камнями, а она храбро тыкала мещан коромыслом, колотила их
по плечам,
по башкам. Вступились и еще какие-то люди, мещане убежали, бабушка стала мыть избитого; лицо у него было растоптано, я и сейчас с отвращением вижу, как он прижимал грязным
пальцем оторванную ноздрю, и выл, и кашлял, а из-под
пальца брызгала кровь в лицо бабушке, на грудь ей; она тоже кричала, тряслась вся.
Родион Антоныч чувствовал себя тем клопом, который с неуклюжей торопливостью
бежит по стене от занесенного над его головой
пальца — вот-вот раздавят, и поминай, как звали маленького человека, который целую жизнь старался для других.
Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий
палец, отрезанный от целого, от руки — отдельный человеческий
палец, сутуло согнувшись, припрыгивая
бежит по стеклянному тротуару.
Ромашов, который теперь уже не шел, а
бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя.
По его спине,
по рукам и ногам, под одеждой,
по голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные
пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
И
бегу в корректорскую. Пишу на узких полосках, отрываю и
по десяти строчек отсылаю в набор, если срочное и интересное известие, а время позднее. Когда очень эффектное — наборщики волнуются, шепчутся, читают кусочками раньше набора. И понятно: ведь одеревенеешь стоять за пахучими кассами и ловить, не глядя, освинцованными
пальцами яти и еры, бабашки и лапочки или выскребать неуловимые шпации…
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила
пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а
по холмам, в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать,
бежать и — не мог, прикреплённый к земле острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
Потом сделала страдальческую физиономию, затряслась, потом
пальцами правой руки
по ладони левой изобразила, что кто-то
бежит, махнула рукой к двери, топнула ногой и плюнула вслед.
Вернулся мой путешествующий
по карте
палец из Рыбинска в Ярославль. Вспомнились ужасы белильного завода… Мысленно проехал
по Волге до Каспия… В дербентские и задонские степи ткнулся, а мысль вернулась в Казань. Опять вспомнился арест, взломанная решетка,
побег. И злые глаза допрашивавшего седого жандармского полковника, глядевшие на меня через золотое пенсне над черными бровями… Жутко стало, а в этот момент скрипнула дверь, и я даже вздрогнул.
Квач. Да я же их знаю! Они жили на Брянском заводе, и там их имя было Максим Марков!.. Там мы их арестовали… два года назад, ваше благородие!.. На левой руке, на большом
пальце, у них ногтя нет, я знаю! Они не иначе как
бежали откуда-нибудь, если
по чужому паспорту живут!
Горбач, надув щеки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и, по-видимому, уже залезает
пальцами «под зебры», но тут ветки, за которые цепляется его левая рука, обрываются, и он, потеряв равновесие, — бултых в воду! Словно испуганные,
бегут от берега волнистые круги, и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач выплывает и, фыркая, хватается за ветки.
Это была бабушка, ослепшая от слез после
побега моего отца из аула. Бабушка протянула ко мне слабые старческие руки и стала водить
пальцами по моему лицу, ощупывая каждую черту. Ее лицо, вначале бесстрастно-внимательное, какими бывают лица слепых, вдруг озарилось светом, счастливой улыбкой. Из незрячих глаз полились слезы. Она обхватила руками мою голову и, прижав ее к своей иссохшей груди, восклицала, подняв угасший взгляд к небу...
— И, повторяя это имя
по поводу известного нам письма Подозерова, Глафира вдруг покрылась вся пламенем, и холодные руки ее, тихо лежавшие до сих пор в руках Горданова, задрожали, закорчились и, выскользнув на волю, стиснули его руки и быстро
побежали вверх, как
пальцы артиста, играющего на флейте.
Он помолчал и внезапно набросился на меня, стараясь повалить меня на землю, и его холодные
пальцы жадно нащупывали мое горло, но путались в одежде. Я укусил его за руку, вырвался и
побежал, и он долго гнался за мной
по пустынным улицам, громко стуча сапогами. Потом отстал — должно быть, ему было больно от укуса.
Он
бежит в кухню и разражается там драматическим воплем. Когда, немного погодя, жена, осторожно ступая на цыпочках, приносит ему стакан чаю, он по-прежнему сидит в кресле, с закрытыми глазами, и погружен в свою тему. Он не шевелится, слегка барабанит
по лбу двумя
пальцами и делает вид, что не слышит присутствия жены… На лице его по-прежнему выражение оскорбленной невинности.
Хищно скрюченные
пальцы перебирали карты, потом двигались к попадье,
бежали, как пауки,
по ее коленям, подбирались к горлу…